Лиминальность в психотерапии

Автор: Велимир Б. Попович, Ph.D.

Юнгианский аналитик и психотерапевт, член IAAP, г. Белград, Сербия

Лиминальность – слово, часто используемое в юнгианской и постъюнгианской психологии. В психотерапии оно используется для описания переходных, пограничных состояний, в которых оказываются участники терапевтического процесса.

Речь пойдет об одной из форм лиминальности, которая проявляется как в терапевте, так и в пациенте. Она может быть едва заметной, почти неуловимой, но именно в ней заложено многое из того, что делает терапию глубокой и подлинной.

Лиминальность: процесс или состояние?

Сумасшествие, безумие – или, как это часто называют в аналитической психологии, комплекс слияния – представляет собой один из тех феноменов, с которыми приходится сталкиваться и в жизни, и в терапии. Это не только переживание пациента – оно охватывает и терапевта, выражаясь в определенном типе высказываний и состояний, возникающих между ними.

Под безумием здесь понимается не психотическое расстройство, а состояние, при котором человек теряет ощущение контроля над собой и происходящим. Его захлестывают сильные чувства, импульсы, желания, которые он не в силах сдерживать. Он может действовать разрушительно, причиняя вред себе и окружающим, искренне считая при этом, что поступает правильно, что контролирует ситуацию и помогает – себе или другим.

Такое состояние не принадлежит какому-то одному человеку – оно как бы проникает в пространство между двумя. Это не индивидуальная особенность, а то, что возникает в поле взаимодействия. Его нельзя свести к внутреннему или внешнему, личному или чужому. Безумие – это всегда нечто большее, чем просто личное.

В таких состояниях рядом оказываются самые разные переживания – те, которые не могут существовать вместе, но тем не менее появляются одновременно. Это и есть парадоксальное пространство комплекса слияния. Архетипическая структура этого комплекса не подчиняется обычной логике – здесь «да» и «нет» могут звучать одновременно, как если бы А равнялось не-А.

Когда в терапии активизируется этот комплекс, часто появляется двойственное переживание: стремление полностью соединиться с другим и одновременно – невыносимое желание отгородиться, исчезнуть, уйти. Терапевт и пациент могут одновременно чувствовать близость и отвержение, тепло и боль, притяжение и страх.

Такое состояние пугает. Оно может нарушать способность к эмпатии, мешать думать ясно, лишать опоры. Терапевт может испытывать бессилие, тревогу, стыд, сомнение в своей профессиональной состоятельности. Его сознание как будто расщепляется, и он начинает бессознательно защищаться – иногда уходя в отстраненность, иногда действуя разрушительно.

Это переживание часто сопровождается сильным внутренним напряжением. Иногда терапевт даже не осознает, что ему хочется остановить работу, отступить, разорвать контакт – и в этой неосознанности вновь возникает слияние с тем, что происходит.

В самой глубине этого комплекса – хаос. Он пугает и пациента, и аналитика. Особенно тяжело это может переживаться, если у человека ярко выражены черты шизоидности, нарциссизма, шизоаффективности или истеричности. Но столь же тяжело это и для тех, кто работает с такими пациентами.

Безумие проявляется по-разному: через примитивные защиты, эмоциональное выгорание, стыд, гнев, фантазии о собственной исключительности, обесценивание, инфантильные реакции. Все это – проявления лиминального состояния.

Лиминальный дискурс – это одна из форм такого состояния. Он не принадлежит полностью ни пациенту, ни терапевту. Он возникает где-то между – и говорит своим языком. Это язык, в котором почти нет образов, нет метафор, нет структуры. Он звучит фрагментарно, обрывочно, без прошлого и без будущего. В нем нет связности – это язык, который еще не стал историей.

Лиминальность между дискурсом и нарративом

Человеческая душа выражает себя в языке. Она рассказывает о себе через слова – чаще всего в виде историй. И с этих историй начинается терапия.

Когда человек начинает понимать, какими словами он живет, в каком языковом пространстве находится его душа, он начинает лучше понимать и самого себя. Он замечает, откуда пришел, как оказался здесь, и какие нарративы формируют его представление о себе.

Личность складывается из языка. Мы становимся собой, когда начинаем говорить – о себе, о своей жизни. Когда появляется история – появляется и субъект, способный удерживать целостность.

Нарратив – это не просто рассказ. Это способ собирать свою жизнь в связное целое. Именно из такого нарратива складывается идентичность – то, как человек воспринимает самого себя. И чем больше этот нарратив осознан, тем более устойчивым становится чувство «я».

Но иногда нарратив разрушается. Тогда человек теряет ощущение себя – или вынужден заново собирать свою историю. Это может быть больно, трудно, мучительно – но именно в этом процессе возможны подлинные перемены.

Терапия всегда разворачивается в языке. Вопросы, молчание, жесты, воспоминания, мечты – все это становится частью дискурса, частью истории, которую человек рассказывает. Это не всегда осознается, но в самом факте того, что кто-то говорит – а кто-то слышит – уже заложено исцеление.

В дискурсе всегда есть два полюса – говорящий и слушающий. Без этой двойственности нет диалога, нет связи, нет психики. В настоящем диалоге формируется субъект, способный держать напряжение разных частей себя, интегрировать противоречия, быть в контакте с собой и другим.

Лиминальный дискурс устроен иначе. В нем почти нет слушающего – или, по крайней мере, он не может отреагировать. Это монолог, который как будто повисает в воздухе. Он не ведет никуда, не создает смысла. Он застрял в настоящем моменте, не соединен с прошлым и не направлен в будущее.

Он существует на границе. Он вот-вот может стать историей, но не становится. А без истории нет идентичности. Без нарратива невозможно почувствовать себя цельным, живым, связанным с самим собой.

Если пациент остается в лиминальном дискурсе слишком долго, это мешает движению вперед. Идентичность не развивается, чувство «я» становится все более хрупким.

Лиминальный дискурс – это своего рода защита. Он помогает не пускать терапевта слишком близко. Он ограждает от боли, от воспоминаний, от настоящего контакта. Но он же и мешает двигаться дальше – к нарративу, в котором возможны перемены.

Клинический пример: госпожа Б.

Один из терапевтических случаев хорошо иллюстрирует, как работает лиминальный дискурс. В этом пространстве оказываемся включены и пациентка, и я – как терапевт. Это тот самый момент, когда я осознаю: нахожусь внутри лиминального поля, стараюсь с ним работать и одновременно пытаюсь хоть как-то оценить происходящее.

К.: после долгого молчания, говорит, все выходные провела в постели или это, может быть, было на кухне. В любом случае, очень скучно. Постоянный шум, чувство шума.
Т.: шум?
К.: да, шум, все время чувствовала шум в себе, все выходные.
Т.: откуда этот шум? Что производило этот шум?
К.: все, абсолютно все, наверное, я, взбитие яиц, миксер, все шумело.
Т.: а что именно вы делали?
К.: я готовила тесто для пончиков.
Т.: то есть, миксер очень шумел, и он производил шум?
К.: да, нет, нет, он не только шумел, было также скучно. Потом это тесто должно формироваться. Моя подруга также делала пончики, хотя у нее лучше получались другие пирожные. Она туда добавляла гвоздику, сахар.
Т.: давайте вернемся к тому, что вы готовили в субботу. Вы говорите, что вы везде слышали шум.
К.: да, да, в себе, в руке, в миксере. Я взбивала яйца, они взбивались в консистентную массу.
Т.: это вызывало удовольствие, это вам нравилось? (Я постоянно пытаюсь найти смысл, что в ней происходило в психологическом смысле)
К.: нет, вовсе нет. Сначала нужно порезать масло на мелкие кубики, потом подержать эту массу в холодильнике. Масло тает, как только я положила его на доску, потом я его вылила в кастрюлю, добавила немножко воды, потом я мешала все время.
Т.: как вы себя при этом чувствовали, приятно?
К.: да, нет, что вы, мне нужно было добавить муку и постоянно мешать.
Т.: а яйца, спрашиваю я, когда вы добавляли яйца?
К.: это только потом. Сначала нужно вернуть эту массу на плиту.
Т.: значит, потом вы добавили яйца?
К.: нет, нет, нет, вы сначала снимаете кастрюлю с плиты, она должна остыть, я ее кладу в кран, а потом добавляю яйца, одно за другим.
Т.: вы должны взбить в пенку?
К.: да, конечно. Весь трюк в том, чтобы хорошо взболтать. Все должно быть густым, блестящим, без комков. Конечно, потом надо формировать тесто, положить его в духовку, лучше всего в противень. Должно остыть 10 минут.
Т.: мне кажется, что вы очень довольны, когда вы говорите о том, что вы готовили что-то вкусное для себя.
К.: ага.
Т.: мне кажется, вам приятно было сделать что-то хорошее для себя и в то же время вкусное?
К.: да, отчасти да, но с другой стороны, я бы хотела поговорить о пустоте. Я снова чувствую пустоту, я ее боюсь.

Речь пациентки – высказывания, на первый взгляд, тривиальные, местами даже бессмысленные. Такой тип дискурса часто делает терапевта беспомощным. Возникает чувство растерянности, унижения, когда ты изо всех сил пытаешься найти в услышанном смысл, уловить какую-то значимость. Мы стараемся обращаться к метафорам, чтобы помочь пациенту прийти к инсайту, ищем в рассказе символические слои – но в лиминальном, «сумасшедшем» дискурсе этого, как правило, нет.

И тогда единственное, что остается, – признать, что мы и сами включены в это состояние, что мы тоже, пусть временно, находимся в пространстве сумасшествия. И, быть может, именно это позволяет нам войти в контакт: не интерпретировать, а участвовать. Включиться в лиминальный дискурс как в совместное переживание.

Лиминальность в психотерапии – это не просто переходное состояние, а глубокий процесс, в котором размываются границы между пациентом и терапевтом, нарушается связность языка и временной континуум. Такой дискурс не несёт нарратива, а потому препятствует формированию идентичности и самости. Включенность в лиминальное поле требует от терапевта не столько интерпретации, сколько способности вынести неструктурированное, бессмысленное, тревожное. И только через признание своей вовлеченности в это состояние возможен контакт, в котором нарратив может быть заново найден и восстановлен.